Еду тут на метре и чувствую, что поезд как будто заехал в другой мир. Лемони Сникета, где 90% людей левши. Или моей собсмтвенной книжки, где люди настолько толерантны, что хоть кого среди себя потерпят.
Прямо напротив сидит дива афролатинских кровей с лиловыми волосами и губами и ногтями того же цвета.
За ней сидит типчик - выпускник Беркли образца 69-го, когда развелось выше крыши 25-летних докторов наук, шастающих в Непал или какуюнть другую глушь с одним рюкзачком.
А дальше сидит дама с вытянутым и скорбным лицом, как изображал Модильяни, тёмные волнистые волосы, чёрный брючный костюм. У неё на коленях дремлет девочка - чудный златокудрый ангел. Иногда просыпается и начинает весело шебутиться. А мать смотрит на неё с таким видом, будто хоронить везёт.
Ещё в углу вагона стоял самый натуральный чёртик, лет так 7, который всё время гримасничал, у двери три весьма лихие девчонки. Когда-то такие необычайные граждане бросались в глаза, теперь не успеваешь их регистрировать сознанием.
Опять встретил граждан, одетых по-дореволюционному. А дитя, которое было с ними, было обычное современное, как все дети сейчас.
Прямо напротив сидит дива афролатинских кровей с лиловыми волосами и губами и ногтями того же цвета.
За ней сидит типчик - выпускник Беркли образца 69-го, когда развелось выше крыши 25-летних докторов наук, шастающих в Непал или какуюнть другую глушь с одним рюкзачком.
А дальше сидит дама с вытянутым и скорбным лицом, как изображал Модильяни, тёмные волнистые волосы, чёрный брючный костюм. У неё на коленях дремлет девочка - чудный златокудрый ангел. Иногда просыпается и начинает весело шебутиться. А мать смотрит на неё с таким видом, будто хоронить везёт.
Ещё в углу вагона стоял самый натуральный чёртик, лет так 7, который всё время гримасничал, у двери три весьма лихие девчонки. Когда-то такие необычайные граждане бросались в глаза, теперь не успеваешь их регистрировать сознанием.
Опять встретил граждан, одетых по-дореволюционному. А дитя, которое было с ними, было обычное современное, как все дети сейчас.